Александр Борзенко
О ценности опыта школьного
учителя для священнослужения, о самом сложном в жизни священника, о
дарвинизме и христианстве и о практике исповеди
Возраст: 49 лет.
Образование: биологический факультет МГУ, Смоленская духовная семинария.
Место служения: Тихвинский храм города Троицка.
О преподавании
Преподавать мне хотелось с самого начала. Всю вторую половину 1980-х я занимался репетиторством, учил абитуриентов биологии — я этим зарабатывал. А в начале лета 1990 года отец Александр Мень (он знал, что я занимаюсь репетиторством, и я иногда с ним советовался по этому поводу) выдернул меня из очереди у креста и сказал, что сейчас организуется школа и там нужен преподаватель естествознания. И я согласился. Познакомился с Михаилом Васильевичем Смолой (основатель и директор Пироговской школы. — БГ). Таким образом я оказался в Пироговке.
Кроме биологии, я преподавал химию, географию, черчение и, совсем недолго, английский — что-то вроде домашнего чтения. Это был период, когда никого не было — в середине года нормальную училку не найдешь. Приходилось ложиться на амбразуру. А еще я одно время преподавал информатику.
Когда речь идет о вере, существует такое правило: нельзя отвечать человеку на вопрос, который он не задавал
Со временем то, как я преподаю, в чем-то изменилось. Может быть, это связано с возрастом, а может быть, с чем-то еще. Я постепенно становлюсь снисходительней. Наверное, потому, что я постепенно научаюсь уважать свободу детей быть такими, какие они есть. Для священника это необходимо, ведь, если ты не уважаешь свободу прихожан, ты ни на что не годишься. Один коллега говорил, что единственное, что требуется от священника, — он должен быть добрым. Может быть, так и есть, а все остальное факультативно.
О религиоведении и основах православной культуры
Однажды я некоторое время вел в 9-м классе факультатив по религиоведению. И вот это мне не понравилось. Я учу детей четверть века, я их насквозь вижу. И я видел реакцию — скучно. Тут даже не нужно искать специальных признаков, это сразу видно. С биологией гораздо проще: биология входит в федеральный стандарт, и мне не так важно — скучно детям или нет. Все равно требуется, чтобы дети так или иначе с моей помощью это превзошли. А с тем, что в федеральный стандарт не входит, все обстоит сложнее.
Когда речь идет о вере, существует такое правило: нельзя отвечать человеку на вопрос, который он не задавал. Удивительным образом Христос иногда — даже довольно часто — отвечает не на тот вопрос, который ему задают, но на тот вопрос, который у человека на самом деле есть. Так бывает, что у тебя в душе один вопрос, а на языке другой. Но невозможно говорить о религии в ситуации, когда слушатель никуда не может деться и лишен, по сути, свободы выбора, а вопроса то ли нет, то ли я не могу его нащупать.
Название предмета «Основы православной культуры» — это эвфемизм, то есть вранье
Не думаю, что преподавать религиозные предметы в школе в целом неправильно. Скорее, дело во мне: наверное, разговаривать с подростками на эту тему — не мое.
Впрочем, что такое основы православной культуры, я вообще не понимаю. Как преподавать православную культуру? Как правильно печь блины на Масленицу? Кому это надо, о чем тут разговаривать? А православная культура как таковая умерла, это как древний язык. Конечно, двум или трем людям на весь большой город позарез нужно изучать древнегреческий — флаг им в руки, барабан на шею. Но двум или трем — не больше. Поэтому у меня такое ощущение, что название этого предмета — эвфемизм, то есть вранье. Потому что сказать, что мы преподаем катехизис или Закон Божий, — вроде как неудобно. Такие вещи не проходят безнаказанно, и особенно в школе, потому что дети подобное вранье чуют печенкой — и их немедленно начинает тошнить, и это здоровая, правильная реакция, с которой ничего не поделаешь. Я тоже в университете сдавал экзамены по разным странным предметам, у меня в дипломе две тройки — по политэкономии социализма и по дарвинизму.
О Дарвине, теории эволюции и Большом взрыве
Мне кажется, что теория эволюции, представления о Большом взрыве и другие подобного рода вещи в современной науке — грандиозное свидетельство величия Творца.
Нужно понимать, что конфликт между дарвинистами и христианами — это, по сути, конфликт между дарвинистами и протестантами. Потому что именно для протестантов характерен библейский вербализм (представление о том, что Писание следует понимать буквально. — БГ). Это достаточно древняя вещь, возникшая еще у иудеев, — хотя у иудеев библейский вербализм не был единственным подходом. В истории православия тоже полно вербализма, но опять-таки, он никогда не был единственным представлением, а у большинства протестантов только такое и есть. И, честно говоря, я не очень понимаю, почему православные христиане должны в конфликте с дарвинизмом выступать на стороне протестантов, при том что исходная идеологема протестантизма — о том, что Слово Божье в части о происхождении мира следует понимать буквально, — нам не близка.
Многие научные теории через века опровергаются, но дарвиновская теория, как к ней ни относись, верна она или не верна, является одним из величайших достижений человеческой мысли за все 50 тысяч лет существования человечества. Мало что в истории интеллектуальной культуры сопоставимо по значимости с этой идеей. И этого достаточно для того, чтобы о ней рассказывать в школе. И вообще, в школе, как я уже говорил, существует федеральный стандарт — и преподаватель в любом случае обязан преподать программу.
О том, как становятся священниками
Я думаю, что у всякого священника с самого начала всегда есть призвание, которое он в какой-то момент осознает: в какой именно — зависит от перипетий личной биографии каждого; на то, чтобы осознать призвание и согласиться на него, нужны определенное время и усилия — все-таки решение стать священником подразумевает перемену жизни. Я осознал призвание довольно давно, еще в советское время. Однажды я пришел в церковь на службу и ясно почувствовал, что мое место здесь. Между этим моментом и тем днем, когда я откликнулся на это призвание, наверное, лет десять.
Когда у тебя уже есть некоторое направление и ты сам уже знаешь, что хочешь служить, — дальше слово за Богом: он устраивает рукоположение каким-то своим способом. Насколько я знаю из рассказов коллег, очень трудно отследить тот момент, когда нужный человек посмотрит в нужную сторону и примет нужное решение.
Теоретически существует некий механизм, с помощью которого становятся священниками — в каждой епархии есть семинария, люди ее заканчивают, пишут прошение правящему архиерею, анкету, автобиографию и прочее. Но на практике бывает по-разному. Например, какому-то священнику нужен в приход еще один священник. Он знает кого-то из семинаристов — очника или заочника. А бывает, сидит благочинный, ломает голову, что надо открывать приход в каком-нибудь разрушенном храме и надо кого-то туда поставить. Мне кажется, в этом одно из важнейших преимуществ христианства — у Бога нет общих решений ни для каких случаев. Теоретически правильной жизни не получается. Получается «как-то».
В моей жизни был период, когда я не мог подумать, что стану священником. Я закончил университет в 1985 году, а преподавать ушел в 1990-м. Продолжать заниматься наукой было бессмысленно — надо было или уезжать, или менять профессию. Считанные единицы из моего поколения остались и не сменили профессии, и им можно только аплодировать.
В эти пять лет я все-таки пытался заниматься наукой — не скажу, что совсем неуспешно, но и не особенно замечательно. И чем дальше, тем четче я понимал, что занимаюсь не тем, чем хочу. Мне казалось, что надо делать диссертацию, а на самом деле внутри было ощущение, что не надо этого ничего, что надо что-то другое. И так страшно — особенно для советского человека — поставить точку и бросить. Как? Какой ужас! Сейчас все-таки по-другому, а тогда переменить свою судьбу было страшно, хотя понятно, что никакой судьбы нет, а есть только твой ответ на призвание Божье. Это было время, когда я шел в противоположную сторону. И потом еще раз — когда я ушел из Пироговки и пошел работать директором в государственную школу — как бы поднялся по карьерной лестнице. Но тут уж мне гораздо меньше понадобилось времени, чтобы понять, что нужно драпать. Не потому, что плохая работа, а потому, что это не мое.
Я пытался чего-то достичь, добиться, сделать из своей жизни что-то несоответствующее замыслу Божьему, и что-то получалось, но я становился до такой степени несчастным, что жить дальше было невозможно. Мне в каком-то смысле повезло, потому что я успел осознать, что двигаюсь не туда, — раньше, чем уперся в стену лбом.
В 2001 году я уволился из директоров и поступил на заочное отделение семинарии.
Страницы: 1 2
Комментариев нет:
Отправить комментарий