Вазген Авагян
По-моему, философу Трубецкому принадлежит тот замечательный
тезис-разгадка, что всякая цивилизация, глядя на другую, видит перед
собой… детей. Как он писал, европейцы говорят – «китайцы как дети», но и
китайцы говорят о европейцах то же самое. Философ раскрыл и причину: не
понимая сложного, взрослого поведения внутри чужой цивилизации,
наблюдатель ухватывает только ОБЩЕЧЕЛОВЕЧЕСКИЕ простейшие детали быта и
поведения, а они свойственны всем детям на всех континентах.
Так может родится миф о «недоразвитости» тех, кого просто не понял.
Гопник, посидев на семинаре по высшей математике, вполне может сделать
ВЫВОД (а в Эрэфии и делает), что оказался среди дебилов, выкрикивающих
нечленораздельные звуки без всякого смысла…
Армянская культурная среда – очень глубокая, но при этом
демографически малая – в известной степени избегла болезни русской жизни
– европейничания. Армянин относится к человеку западно-атлантического
склада так, как и положено к нему относится: со снисхождением
превосходства. Русский же человек – особенно в периоды деградации
человеческой породы у значительной части народной массы – слишком часто
оказывался беззащитным перед СОБЛАЗНОМ ЕВРОПЕЙСКОГО ПРИМИТИВИЗМА.
Самый знаменитый русский западник – это даже не лакей Смердяков у
Достоевского, а Полиграф Полиграфович Шариков с его «не умеете вы по
простому, по человечески». Все внешние детали, вроде онучей и бренчания
на балалайке у Шарикова – суть есть временное и наносное. Его же
«европейский выбор» совершенно глубинный, сущностный. Примитивная
личность ищет примитивных форм духовной жизни. А русским и искать нечего
– вот она, Европа, под боком, дышит и в затылок, и в лоб, и постоянно
лазает через забор с целью воровства…
Учителями европейства для русских всегда были вот эти самые
ИЗЛОВЛЕННЫЕ ВОРИШКИ – которых поймали на огороде, и поставили (зачем?!)
гувернерами к своим деткам. Солдаты битой армии Наполеона учили детей
армии-победительницы. Из нескольких сотен тысяч пленных европейцев НИ
ОДИН не пожелал вернуться в Европу, о чем возмущенно писали европейские
газеты, и по поводу чего царь Александр I продумывал возможности
НАСИЛЬСТВЕННОЙ ДЕПОРТАЦИИ зажившихся в чужой стране воришек.
Лев Толстой с болью писал после революции 1905 года, что к его
великому стыду смертная казнь в России стала почти таким же
распространенным явлением, как и в Европе. Европейцы, как видим,
выглядят в этом случае неким антипримером, как сталинисты для демократа…
Так откуда же русские, цивилизационно превосходящие европейцев
(соотношение по численности 1:10, а соотношение по ключевым
научно-техническим патентам 50:50), умудрились подцепить
европейничание, при чем в хронической форме?
Ответ прост: дети из благородных семей, утесненные культурой и
этикетом, часто смотрят на беспризорников помойки как на образец
вольности и беззаботного детского счастья. Высота византийской культуры
трех Римов требует, как и любая культурная высота, очень высокого
напряжения ума и духа. Трудно быть академиком, а чернорабочим быть
легко. И леность мысли, деградация духа, если таковые у академика
случатся, подскажут ему привлекательность забав чернорабочего…
Европейничание части русских – это превратное осмысление людьми не
понятой и не диагностируемой собственной деградации личности. Варварские
королевства Европы всегда были и остаются куда проще для шариковых, чем
церемонные и утонченные фемы вечного Константинополя.
Сама того не понимая, об этом пишет Екатерина Деготь в статье «Кто
тут сагиб? (как русский европеизм превратился в жажду установить в
стране апартеид) в газете «Ведомости. Пятница» (22.02.2013): «Вот сейчас
на наших глазах прекращает свое существование одна из основ российского
самосознания — европеизм».
Здесь нужно внести весьма существенную правку: дегенеративной части
русского самосознания. Ни мировоззрение великого святого Серафима
Саровского, ни мировоззрение великого ученого Дмитрия Менделеева
(стоявшего у истоков создания черносотенного «Союза русского народа»)
европеизмом отнюдь не страдали. Высшая часть российского самосознания
была собственно-русской, что и позволяло, например, одному обрусевшему
немцу в одиночку победить весь английский флот, утопив лучшие его
корабли
1.
Но у кого есть высшие слои – у того есть и низшие слои. Именно низшие
слои русского мыслящего общества и цеплялись за примитивные конструкции
европейской мысли, как более понятные за счет большей простоты
изложения.
Об этом Е.Деготь пишет:
«…С тех пор как Чаадаев
сформулировал носившуюся в воздухе проблему «Россия и Запад» —
сформулировал, как известно, пораженчески, в том духе, что Россия
опоздала к формированию Запада, обречена вечно его догонять, — с тех
самых пор русский пессимистический европеизм лежал в основе всего самого
лучшего, самого благородного, что в этой стране делалось. Восстание
против казенного патриотизма и черносотенства, герценовский стыд перед
лицом средневекового рабства, русский роман XIX века, освободительный
импульс народничества, антиобскурантизм интеллигенции, все лучшее в
левом идеализме — все оттуда». Добавим за женщину,
взявшуюся рассуждать, что и концлагеря, и расстрельные рвы и удушение
крестьянских восстаний отравляющими газами
2 – тоже оттуда.
Е.Деготь рассуждает о плесени эпохи, как о квитэссенции эпохи – это её
право, кто разводит хлеба, а кто плесень на хлебе, у каждого
селекционера своя задача.
Мировоззрение ЦИВИЛИЗАЦИОННОЙ ПЛЕСЕНИ хорошо описано у Е.Деготь: «
В
послевоенном СССР, утратившем веру в коммунизм, понятие Запада заняло
именно это место — место недостижимого идеала, которому надо
соответствовать, даже если нынешним поколениям не удастся при нем
пожить. Этот мечтаемый Запад воплощал совершенно коммунистические
идеалы: демократизм, свободу, развитие личности, неконсюмеристское
довольство (так мы думали) и модернизацию. Советский человек знал, что
его обманывают, и идеал коммунизма находится не там, где ему говорят, а
за кордоном. Запад был нашей единственной религией и оставался последним
аргументом в споре о ценностях».
Сложности понимания высочайшей русской (и в целом
византийско-римской) культуры для дегенератов вызывали у них ВПОЛНЕ
ОБЪЯСНИМОЕ И ЛОГИЧНОЕ тяготение к культуре низшего пошиба, где много
думать не нужно. А искать далеко не приходилось, вот Европа, вот её
версия римского наследия, адаптированная для умственно-отсталых.
Например, невидимый мир – все эти «ангели и беси». Умный человек
понимает, кто невидимое – не значит несуществующее, что есть формы
познания, позволяющие нам научно вычислять на кончике пера невидимые
глазу реальности. Для человека глупого, который орбиты невидимой планеты
по возмущениям орбит других планет вычислять не умеет, ВЕСЬМА
СОБЛАЗНИТЕЛЬНА мысль о несуществовании невидимого и необязательности
ненавязчивого. Его ПОДКУПАЕТ европейская узость взгляда,
исчерпывающегося производительными силами и классовой борьбой. Все, о
чем думает европеец, можно пощупать, евангельским языком говоря –
«персты вложить», а потому для умственно-отсталого человека европейский
подход гораздо понятнее, чем витиеватые византийские методологии
мышления.
При этом дегенераты русской среды усваивают, конечно, лучше и вернее
дегенеративные европейские идеи. Лучшие из европейских идей – по стилю и
содержанию удивительно «русские» — как, например, философия Маритена
или литература Бредбери. Русское европейничание черпает не Европу, а
худшее в Европе.
Мои читатели знают, что я, хотя и живу в России, не являюсь завзятым
русофилом, готовым поступиться интеллектуальной честностью исследователя
ради комплимента приютившему меня народу. Именно это и заставляет меня
говорить ту нелицеприятную истину, что в определенные периоды истории
психически деградировавшие индивиды составляют значительную, весомую
часть русского народа. Эта горька проблема поднимается мной не как упрек
русскому народу, а как посильная попытка помочь ему разобраться в себе и
в общепланетарной реальности.
Страницы: 1
2 3
Самый подвиг дела спасения, производящий движение от земли к небу,
заключается в том, чтобы сердце оставляло, т. е. отвергало привычное и
приятное ему земное — ради Бога, ради будущей жизни. И это происходит по
вере, по вере, что будет будущая жизнь, что этого оставления оно и
требует, ибо в этом «уход» и заключается.
